Третья древняя, или И один в поле… - Борис Николаевич Григорьев
— Ну и какого мнения на этот счёт вы теперь?
— Если бы я по-прежнему придерживалась своего мнения, я бы не пришла к вам сегодня, — уклонилась «Марта» от прямого ответа. — Впрочем, я и теперь считаю вашу связь со «Стеллой» ошибкой. Вы на меня не держите зла?
— Вся наша жизнь состоит из ошибок, — задумчиво произнёс он, наливая себе в рюмку, — и за всё приходится платить. А зла я на вас не держу, потому что сам был таким. Для пользы дела, говорил я себе, не грех и начальство обмануть. И обманывал. А вам я благодарен за то, что вы пришли и сказали.
В дверях опять раздался звонок, и «Марта» обеспокоенно вскинула брови.
— Не беспокойтесь, Эльвира Харитоновна, это свои.
Он пошёл встречать Дубровина.
— О, какие люди! — воскликнул Дубровин при виде «Марты». — Краса и гордость нелегальной разведки!
— Да уж, краса! — засмущалась «Марта», не скрывая своего довольства от комплимента. — Были и мы когда-то рысаками.
— Зачем «были», Эльвирочка? Ты и сейчас хоть куда!
«Марта» зарделась, как девочка, и полезла в сумку за сигаретой.
— Что я вижу у вас? Производственное совещание, плавно перешедшее в дружескую попойку!
— Ты появился очень кстати, — сказал он, доставая ещё одну рюмку из буфета. — Все участники событий на месте, и наступил момент истины!
— Истины? Истина в вине! — пошутил Дубровин и поднял рюмку. — За встречу!
— Пойду приготовлю какой-нибудь закуси, а то запьянеем, — сказал он и пошёл на кухню резать сыр и колбасу. Когда он возвращался в гостиную, то слышал, что «Марта» с Дубровиным о чём-то оживлённо беседовали, но при виде его сразу прервали разговор.
— Ух, какая вкуснота, эта докторская колбаса! — закричал Глеб, протягивая руку за бутербродом.
— Ну вот, все в сборе, теперь можно продолжить наше совещание, — сказал он и пытливо взглянул на своих коллег. — О чём это вы тут так заинтересованно беседовали? А?
— Я рассказала Глебке, что поступила вопреки его совету и пришла обо всём рассказать вам, — сообщила «Марта».
— А ты что же, Глеб, раньше не знал об этом? — спросил он.
— Ты знаешь — нет. Эльвира рассказала мне два или три дня назад. — Дубровин и «Марта» переглянулись.
— И как ты к этому ко всему относишься?
— А никак. — Дубровин избегал смотреть ему в глаза и бубнил себе под нос: — Что было, то прошло. Зачем ворошить прошлое? Так о чём ты хотел спросить меня?
— Выяснить один только вопрос: я выездной?
— В каком смысле?
— Ну не в том смысле, чтобы выехать за границу с заданием, а в смысле туризма.
— Ах, это! Думаю, что препятствий к этому нет. Сколько лет прошло с момента увольнения?
— Около пяти, а может и больше.
— Тогда дерзай. Постой, а куда это ты намыливаешься?
— Хочу вернуться на место своей предпоследней командировки.
— Ты в своём уме? — всполошился Глеб. — Преступника тянет на место преступления?
— Представь себе, ты угадал. Меня тянет туда, где я работал. Интересно будет взглянуть на декорации, при которых мы играли на сцене. Хочу также разыскать Тину и попросить у неё прощения за всё наше враньё: моё, «Марты» и вообще наше!
— Ты с ума сошёл! Куда ты поедешь и кого ты там найдёшь! Прошло более двадцати лет.
— Ничего. Найду. На тихом Западе всё хорошо консервируется.
— Ты никуда не поедешь!
— Нет поеду!
— Не поедешь, я говорю!
— Поеду!
Дубровин подошёл к нему, взял за плечи и твёрдо сказал:
— Тебе незачем ехать туда, Вано.
— Незачем? Что ты хочешь этим сказать?
— Там никого из действующих лиц не осталось.
— А Тина?
Дубровин посмотрел на «Марту».
— Говори, Глеб, говори правду. Хватит скрывать, — ответила она отрывисто и отвернулась в сторону.
— Вано, Тины, то есть «Стеллы», нет в живых.
— Нет… в живых… А где же она?
— Она умерла несколько лет тому назад в психиатрической клинике.
— Умерла? В клинике?
— Да. Она… Ей… было очень трудно после твоего отъезда. Она так переживала, что у неё помутился рассудок, и муж поместил её в закрытое лечебное заведение. У нас есть данные, что в бреду она рассказала о факте сотрудничества с нами, но её признали невменяемой, и всё для нас кончилось более-менее благополучно.
— И вы… вы всё это время знали?
Дубровин переглянулся с «Мартой», она кивнула головой:
— Да, Иван Алексеевич. Мы… нам не хотелось вас травмировать… Мы думали, что вы уже забыли обо всём этом. Постарались забыть, во всяком случае, — поправилась она.
Он дошёл до кресла и тяжело сполз на сидение.
— Вано! Теперь уже ничего нельзя сделать. Не казни себя понапрасну, — подскочил к нему Дубровин. — Это всё издержки профессии.
— Уходите. Мне нужно побыть одному.
— Может не надо? — спросил Дубровин.
— Уходи и ты. Извините.
Он вышел в спальню и упал на кровать лицом в подушку.
Он не слышал, как хлопнула входная дверь. Когда он вернулся на кухню, то обнаружил Глеба, стоявшего у окна с сигаретой.
— Ты ещё здесь? — недовольным тоном спросил он.
— Мне тебе кое-что надо рассказать… Вернее, покаяться перед тобой.
— Покаяться? — удивился он. — В чём?
— Видишь ли… Тогда, когда ты был со «Стеллой» там… в командировке, я решил помочь тебе и Ольге. Ну не помочь, а как бы смягчить твоё невнимание к жене. Прости, возможно, мне не стоило этого делать, но Ольга… на неё невозможно было смотреть. Она очень переживала…
— Подожди.
Он вышел и через минуту вернулся с пачкой листков в руке:
— Это?
— Да. Прости меня, Вано… Ты догадался?
— Это было не трудно. Ну да ладно, что было, то было. Я виноват перед ней, что тут греха таить?
— У всех у нас есть грехи, — неопределённо сказал Глеб, как-то странно улыбаясь. — Ну ладно, я пойду. Будь здоров. Звони.
Он проводил Дубровина до двери, вернулся в гостиную и стал собираться на дачу.
Дубровин ушёл от Ивана в смятенных чувствах. Он был близок к тому, чтобы покаяться и в своих грехах, но не смог — слишком жесток и груб был бы удар по Ивану. Он этого бы не вынес. Хватит с него одной Тины. Да и что ему об этом рассказывать теперь, когда всё быльём поросло… Да и в том, что случилось тогда, никто не виноват — так сложились обстоятельства, которые иногда сильнее нас.
Он вернулся тогда из командировки, окрылённый первыми успехами, и начальство дало ему карту бланш при
